Что общего между Достоевским и патриархом Кириллом
В воскресенье, 17 апреля, в 15.00 ВОУНБ им. М. Горького и кандидат филологических наук, доцент Волгоградского государственного университета Сергей Калашников приглашают всех на очередную лекцию цикла «Метасюжеты русской литературы XIX века» в рамках просветительского проекта «ЛИТЕРА-TERRA». В этот раз в центре внимания окажется Федор Достоевский, а сама лекция будет называться «Достоевский и Платон, или Почему нельзя убивать старух-процентщиц?».
Почему гуманизм все-таки ересь
— Очень интригующее название. Знаете, на память приходит расхожая фраза: «Что вам мешает быть собой? Правила вежливости и Уголовный кодекс». Так и здесь.
— Да, кстати, хороший ответ. С одной стороны, для Достоевского, как и для подавляющего большинства человечества, все однозначно, ясно и просто. Вообще нельзя убивать. Но, по Достоевскому, убийство больше представляет угрозу не для того, кто является жертвой, а для того, кто становится убийцей. Роман нам об этом и говорит. Но одним планом здесь дело не ограничивается.
Старуха-процентщица, Алена Ивановна, представлена у него отвратительным существом. И ничего хорошего в ней нет. И тут важен следующий момент: ведь по большому счету, Раскольников совершает не одно убийство. С юридической точки зрения — два. Сестра старухи-процентщицы Лизавета стала невольным свидетелем и тоже оказалась убита. С точки зрения духовной, поскольку о Лизавете говорится, что она беспрестанно была беременна, в утробе был еще и ребенок. И получается, что с нравственной точки зрения Раскольников душегубец. Потому что преступник убивает тело, а душегуб губит душу, которая не успела раскаяться, и неизвестно попадет она в рай или не попадет. Это гораздо страшнее. Еще есть и четвертая, как минимум, жертва — мать Раскольникова, которая на фоне всех событий умирает, не дождавшись приговора суда. Кроме того, Раскольников свою собственную душу едва не загубил — это потенциально пятое убийство, или самоубийство, которое он совершает. И все это началось после устранения одного абсолютно бесполезного, отвратительного, сравниваемого с вошью существа. Но самое удивительное, что ни Лизавета как случайная жертва, ни ее ребенок, находящийся в утробе, ни тем более собственная мать, его не беспокоят. Больше всего его беспокоит эта самая старуха.
— То есть человек, которого он целенаправленно шел убивать?
— Да. Кого он целенаправленно шел убивать и разрешил себе по совести это самое убийство. И беспокойство это связано, на мой взгляд, вот с чем. Эта старуха — своеобразный клапан, который находится между мирами. И после того как клапан оказался снят, это позволило вырваться из инферно тем духам, или бесам, в терминологии Достоевского, которые начинают терзать самого человека. В конце концов, Раскольников скажет: «Черт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все! Насмеялся он надо мной». То есть он, получается, вместо одной старухи сталкивается с целой армией, имя которой «легион», этих самых бесов, раздирающих его душу на разные части. Поэтому даже такие существа, как старуха-процентщица, в мироздании выполняют очень важную функцию: они стоят на границе двух миров и не позволяют выходцам из того мир оказываться здесь, равно как и человеку не позволяют спускаться туда.
В этом смысле Достоевский абсолютно платоник: представляет себе мироздание как следствие существования абсолютных идей, которые вечны. То есть идею нельзя убить. Человека можно, но идея останется жить. И он поступает в соответствии со своими представлениями о христианской этике: пытается разделить человека и идею. А вот процесс отделения оказывается для Раскольникова чрезвычайно болезненным. Идея-то Раскольникова, на самом деле, самая что ни на есть гуманистическая: главной точкой отсчета в ней становится человек и всеобщее благо. И человек этот полагает себя мерилом всех вещей. Полагает, что он единственный определяет, что такое справедливость, что такое добро, что такое правда, и для Достоевского это, конечно, страшно.
— Что мерилом всего может стать человек?
— Да. Здесь Достоевский, кстати, вполне согласуется со словами Патриарха Кирилла по поводу того, что гуманизм как таковой это есть ересь, самая настоящая и самая большая ересь. Гуманизм основан на том, что человек является мерилом всех ценностей и устанавливает иерархии в мироздании. Достоевский в 19 веке бьет по этому поводу тревогу. Что человек, на самом деле, без Бога не может обладать никакой ни гуманностью, ни жалостью, ни состраданием.
— Знаменитая фраза: «Если Бога нет, то все позволено»…
— То все позволено, на самом деле. Имеется в виду, что человек сам себе устанавливает предел возможностей и систему оценок, точнее — самооценок, как Раскольников. Если каждый получает это исключительное право, то общего знаменателя внутри человечества, чтобы о чем-то договориться, в конечном итоге, так и не найдется. И последний сон Раскольникова — не то сон, не то видение какое-то бредовое, которое в эпилоге у нас описывается, — это как раз ситуация, когда каждый полагает, что в нем одном заключена истина. Люди считают, что каждый из них центр мироздания, не могут договориться между собой, сходятся целыми армиями, воюют, но еще даже не дойдя до места сражения, начинают истреблять друг друга в какой-то иступленной злобе. Рисуются страшные картины именно гуманизма без Бога. Поэтому для Достоевского это тоже ересь. Человек не может существовать сам по себе и устанавливать систему ценностей относительно самого себя. Он ее выстраивает всегда относительно чего-то большего, чем он сам — того центра, который находится за пределами мироздания. Во всяком случае, для Достоевского это аксиома. И центром таким в его художественном мировоззрении является Христос, только Христос.
Рождение идеологического романа
— Какие в этом произведении присутствуют метасюжеты? Если мы проводим общую линию через весь 19 век?
— Во-первых, у нас Достоевский вслед за Тургеневым создает образ героя-идеолога. Но даже в этом случае нужно говорить, что у Достоевского Раскольников отличается от Базарова тем, что является осознанным носителем теории. Базаров сам говорит, что действует в силу «ощущения». Раскольников в этом отношении настоящий герой-идеолог, потому что у него есть своя теория, аспекты которой хорошо проработаны. Здесь присутствует интересный сюжетный ход в организации романа: все говорят о теории Раскольникова, но текст самой статьи, где она изложена, так и не появляется. В третьей части произведения происходит разговор между Порфирием Петровичем и Раскольниковым о статье, где изложена эта теория. На самом деле, это одно из самых «темных» мест романа. Мы видим поступок героя, данному поступку даются некие мотивации. Причем Достоевский крайне изобретательно эти мотивации выстраивает. Сначала мы полагаем, что героя к совершению преступления подтолкнула социальная несправедливость. Потом выясняется, что причина не социальная, а прежде всего философского порядка. Но и от этой философской причины сам герой тоже откажется. И объяснит все просто: «Вздор! Я просто убил; для себя убил, для себя одного: а там стал ли бы я чьим-нибудь благодетелем или всю жизнь, как паук, ловил бы всех в паутину, все равно должно было быть!». То есть мотивация исключительно инстинктивно животного характера, под которую Раскольников подводит эту самую теорию. Прежде чем совершить какое-то действие, мы должны внутри себя это действие оправдать. Вот в качестве такого оправдательного аргумента Раскольников выдумывает свою теорию.
Надо отметить, что Достоевский пошел дальше Тургенева. Он создает в русской литературе жанр идеологического романа. Идеологический роман, я полагаю, это одна из констант русской культуры. Потому что русское культурное пространство — это пространство, которое идентифицируется нами через соотнесенность с определенной идеей. Невозможно представить себе русского человека, не являющегося носителем какой-то определенной идеи. Вот эту особенность остро почувствовал и выразил Достоевский. Он делает своих персонажей — не только «Преступления и наказания», но и всех романов своего великого пятикнижия — носителями каких-то мировоззренческих концепций.
Логика Достоевского сводится к следующему: самоидентификация русского человека именно как русского осуществляется в сфере идей. Русский человек не может жить без идеи. В этом отчасти его мессианская функция. Француз может жить без идеи, немец, мы говорили на одной из лекций, должен служить обязательно кому-то и чему-то. Но для русского — служения мало. Ему необходима еще такая идея, которая объясняла бы смысл существования человечества вообще.
Еще один важный элемент метасюжета: Раскольников и спасительная функция женщины.
Во-первых, в женщине, в отличие от мужчины, оказывается сильнее развито нравственное начало. Она менее подвержена воздействию идей, воздействию тех самых «трихин», на которые падки мужчины. Мужчина — это существо, генетическая функция которого — оторваться от земли, то есть стремиться куда-то, раздвигая жизненное пространство. Он — исследователь, он — охотник, он — воин, это его биологическая функциональная особенность. А вот те философии, которые связаны с матерью-землей,— это, безусловно, женское интуитивное постижение сущности жизни. И женщина оказывается у Достоевского мудрее, чем мужчина. Мужчина увлекается не той мыслью, и идея ставит под угрозу его существование. А вывести его из-под обаяния этой абстрактной, в общем-то, величины в состоянии вполне конкретная женщина. Конкретная любовь, основанная на поступке. Поступке жертвенном. Это то, что в христианстве называется добродетель. Для Достоевского это слово наделено предельной конкретикой: добродетель — это когда делают добро, поэтому и любовь у него всегда носит жертвенный характер.
Путь от послушника в террористы
— «Преступление и наказание» считается неким рубежным произведением для Достоевского. Какая, на ваш взгляд, наиболее важная идея, заложенная в этом романе, нашла отражение в его дальнейшем творчестве? И какие мысли продолжили его последователи?
— Идей множество. Но мне здесь хотелось бы остановиться на «Братьях Карамазовых». Даже этот недописанный роман позволяет сказать, что для Достоевского самой важной и проблемной остается идея социальной и божественной справедливости. В «Братьях Карамазовых» один из центральных персонажей — Алеша. В начале произведения он послушник при монастыре, 20-летний юноша, который готовится принять постриг, человек с невероятно тонко развитой душой и обостренным чувством справедливости, которому очень трудно смириться с ежедневной несправедливостью этого мира. А в конце романа Достоевский планирует сделать из него, из этого богобоязненного «божьего человека», русского террориста-бомбиста, который будет совершать покушение на Александра Второго, следуя этому самому зову нашего человеческого чувства справедливости. Раскольников — это тоже человек с обостренным чувством справедливости. Вот здесь главное противоречие для Достоевского, и его герои оказываются внутри этих противоречий: можно ли откладывать справедливое возмездие на потом, на Страшный суд, или человек в этой жизни должен каким-то активным образом сопротивляться несправедливости? У Достоевского мысль, на самом деле, печальная: если активно сопротивляться несправедливости, то ты сам потеряешь ориентир и перестанешь понимать, где закончилась справедливость и началась несправедливость. И в конечном итоге, в этом случае справедливый человек мало чем отличается от человека заведомо несправедливого.
Если обратиться к последующим поколениям, то очень важно, на мой взгляд, что последователи Достоевского есть в русской религиозной философии. Невозможно представить себе ни Николая Бердяева, ни отца Сергея Булгакова, ни Павла Флоренского без Федора Михайловича Достоевского — они постоянно апеллируют к его художественному творчеству.
— Только сегодня по радио слышала, что Достоевского охарактеризовали как христианского философа…
— Да, отчасти этому способствовала русская религиозная философия начала 20 века. Если же говорить о литературе, то есть очень интересный автор, который, на мой взгляд, является своеобразной реинкарнацией Достоевского в 20 веке. Причем у них возникает удивительное соответствие даже на уровне биографий. Это Солженицын. Для меня достаточно посмотреть на портреты обоих, чтобы увидеть это сходство. Опыт переживания лагерей, период вхождения в литературу… Опять же, что 60-е годы 19 столетия, что 60-е годы 20 столетия — период потепления в политической и социальной жизни. И тут может даже возникнуть такая мысль, что русская культура через определенные промежутки времени воспроизводит таких авторов, как опять же некую матричную схему своей идентификации. И эти две ключевые фигуры определенным образом соотносятся между собой, выполняют идентичные функции. Один внутри 19 века, другой внутри 20-го. Когда опыт столетия, в общем-то, уже становится в общих чертах понятен и виден. То 19 столетие, которое начиналось с романтических восторгов и влюбленности в Наполеона, к 70-80 годам дало свои результаты: европейские революции, Отечественная война 1812 года, периоды реакции и идейных поражений, отмена крепостного права, наконец. 20 век оказывается идентичен. Он начинается с символистских восторгов, а потом следуют революция, репрессии. Фактически к 70-80 годам опыт 20 столетия можно было уже подводить. Писатели-идеологи у нас появляются всегда во второй половине столетия. Поэтому сейчас, например, такого писателя искать бесполезно. Столетие еще не показало себя, оно еще даже не приоткрылось, мы только можем предчувствовать, как оно покажет себя…
Не позволяй душе лениться
— Последний вопрос. В чем спасение по Достоевскому?
— В собственном усилии. Когда уже началась публикация романа, в журнале вышли отдельные главы первой части, Достоевский в своем дневнике записывает фразу по поводу основной идеи этого романа: «Нет счастья в комфорте, покупается счастье страданием (…) Человек не родится для счастья. Человек заслуживает свое счастье, и всегда страданием». Счастье он должен добывать упорным трудом над своей душой, над преодолением всех соблазнов своих и слабостей. Оно не дается свыше просто так, счастье надо зарабатывать колоссальным внутренним напряжением и усилием.
Фото из соцсети «ВКонтакте»